Песни Владимира Высоцкого пользовались большим успехом даже в Голливуде

Высоцкий исполнил несколько своих песен. Актеры не понимали по-русски ни слова, но были зачарованы энергетикой певца.

«От твоего голоса их бросает в дрожь. Женщины невольно прижимаются к своим спутникам, мужчины курят…Некоторые даже и не пытаются скрывать своих чувств и, закрыв глаза, отдались во власть твоего крика.

Ты исполняешь последнюю песню, и воцаряется долгая тишина. Все недоверчиво смотрят друг на друга.

Все они в плену у этого человечка в голубом.

Лайза Минелли и Роберт де Ниро задают тон, выкрикнув: «Потрясающе! Невероятно!» Все хотят пожать тебе руку, обнять тебя…»

Иосиф Бродский называл его лучшим поэтом России.

С будущим нобелевским лауреатом Высоцкий встретился в Нью-Йорке. Иосиф Александрович внимательно слушал его стихотворения, а потом подарил ему сборник собственных, сделав надпись: «Лучшему поэту России как внутри нее, так и извне».

Потом, комментируя творчество Высоцкого, Бродский восхищался богатством и сложностью его рифм.

Есть один из самых драматичных эпизодов в судьбе Высоцкого, о котором он до конца дней вспоминал с ужасом.

Он находился на съемках в Одессе, и его задержали по обвинению в изнасиловании девочки.

Кровь насильника под ногтями жертвы совпала по группе с кровью Высоцкого (ДНК-тесты тогда, конечно, еще не делали).

А сам преступник, которого заметили свидетели, вроде бы смахивал на певца.

У Высоцкого было абсолютное, стопроцентное алиби, которое могли подтвердить десятки человек: весь этот день он снимался в ста километрах от места преступления.

Как пишет в своей книге Марина Влади, одесское начальство Высоцкого ненавидело и мечтало с ним рассчитаться за его «едкие песни».

Похоже, «повесить» на популярнейшего певца преступление казалось красивым и эффектным.

Как часто бывало в жизни Высоцкого, ему помог поклонник, офицер КГБ: пришел к нему в гостиницу и посоветовал потихоньку исчезнуть, а потом быстро собрать доказательства своей невиновности и предъявить милиционерам.

Так Высоцкий и сделал — после чего посадить его при всем желании уже не могли.