В родословной Лагерфельда много тайн, так и непонятно, когда он родился

День рождения он никогда не празднует. От прямых вопросов отмахивается, как от назойливых мух: «Не помню. Ну там, где-то между...»

Где-то между Гамбургом и Любеком, на побережье, там, где до сих пор высятся громоздкие пляжные страндкорбы, среди песков Балтики остались спрятанными, как детский клад, тайны его рождения, его семьи, его детства.

Добросовестные историки там никогда не рыли.

Первой ­попыталась воговская журналистка Алисия Дрейк, автор книги «Прекрасное падение: мода, гений и блис­та­тель­ные излишества в Париже 1970-х», ­которую Ла­­гер­­фельд проклял, доведя дело до суда и запрета для продаж во Франции.

Один из главных пунктов обвинения – Дрейк извратила и переврала его родословную. На самом деле она у Ла­гер­фель­да не бюргерская, а самая что ни на есть аристократическая.

Да, отец торговал сухим молоком по американской лицензии. Но дома за столом у них прислуживали слуги в белых перчатках.

За обедом велись философские споры на тему религиозных трудов аббата Шардена. Вечерами мать играла на скрипке и мечтала, что сын станет концертирующим музыкантом.

Это был дом манновских Буд­ден­бро­ков, а не мелких лавочников. Во всех своих интервью Лагерфельд будет настаивать на этом так неистово и страстно, как будто речь шла об установлении его законнорожденности.

Зачем это надо Лагерфельду?

Почему человек, так не любящий вспоминать, все чаще и чаще возвращается в послевоенную Германию своего детства? Почему нет ни одного интервью, в котором он бы не процитировал свою мать, фрау Элизабет Лагерфельд?

Может быть, потому, что в прошлом, которое он так ревниво оберегает от любопытных глаз, и таится разгадка его жизни, его успеха, его мифа.

При этом иногда может вдруг огорошить каким-то супероткровенным признанием.

Например, о том, как первый раз к нему, еще совсем подростку, пристал какой-то мутный тип с вполне определенными намерениями и как он бросился к маме, а та, выслушав его, отреагировала на редкость сухо: «А чего ты хочешь? Лучше пойди и посмотри на себя в зеркало».

Она уже тогда все знала про своего сына, больше всего на свете любившего играть в куклы и нюхать флаконы с ее духами.